Понятийный аппарат является основным инструментом объяснения. Со стороны неискушенного читателя может показаться, что когда автор использует много терминов, он лишь усложняет текст, но это не так. Термины, напротив, являются способом упростить изложение за счет того, что они вбирают в себя сложность повторяющихся структур. Освоив терминологию, читатель получает возможность следить только за связями этих структур, в то время как содержание их всплывает только там, где это необходимо. Другой функцией терминологии является создание характерной фактуры текста, чтобы он был узнаваемым. Например, термин «интегральное состояние» является своего рода брэндом, его первоочередная функция – это создание эффектного заголовка. Главное, чтобы был эффектный термин, а что им обозначить, выяснится в ходе исследования.
Современная философия, в первую очередь, европейский деконструктивизм, имеет ряд наработок, которые, будучи очищены от нигилистического пафоса, представляют значительную ценность для традиционалиста. Для того чтобы произвести подобную адаптацию, нужно оформить современное философское знание в виде развернутого изложения терминов, или пропедевтики. Формализованный язык противен духу деконструкции, но такой ход следует рассматривать как один из способов направить оружие нигилистов против них самих.
Понятие
Любое понятие можно рассматривать как условие соответствия конкретного предмета тому или иному определению. Таким образом, понятие имеет структуру сложного выражения, возвращающего логическое значение. Любой предмет имеет определенный набор наличных свойств, которые могут быть как постоянными (атрибуты), так и временными (модусы). Для перехода от предмета к понятию о нем необходимо знать, какие его свойства являются постоянными, а какие временными. Кроме того, модусы зависят от внешних условий и друг от друга; это тоже может входить в понятие. Таким образом, в простейшем виде понятие имеет структуру дерева, состоящего из набора атрибутов, каждым из которых должен обладать рассматриваемый предмет, а также набора возможных модусов и условий их согласования. Каждый атрибут и модус сам по себе может являться сложным объектом, имеющим свое дерево понятия.
Здесь мы сталкиваемся с двумя возможными способами соединения двух нескольких условий в одно:
Кроме того, в структуре понятия могут существовать более сложные связи. Понятие может задавать условие, согласно которому предмет, являющийся атрибутом или модусом рассматриваемого предмета, должен обязательно иметь определенный модус. Кроме того, понятие может включать в себя отрицание какого-либо свойства. Это отрицание может быть условным (при наличии определенного модуса). Кроме того, компоненты понятия могут вступать друг с другом в категориальные связи, например, множественность. Таким образом, в более общем виде понятие имеет вид сетевой структуры с различными связями. Однако работа с сетевыми структурами достаточно сложна, и чаще всего для удобства производится упрощение структуры понятий. Наиболее распространенным способом упрощения является бинарная оппозиция – это два понятия, каждое из которых получается путем отрицания другого при ограниченном наборе атрибутов (чаще всего одном). Примером бинарной оппозиции является разделение способов соединения условий на конъюнкцию и дизъюнкцию.
Переход от условия к суждению имеет следующий вид: этот предмет (не) удовлетворяет некоторому условию. Если мы говорим: этот предмет есть то-то [слово, которым обозначается понятие], то вместо понятия можно подставить условие, его задающее, т.е. развернуть суждение. Для оценки предмета с использованием имеющегося понятия необходимо протестировать предмет относительно того, имеются ли у него свойства, которые входят в понятие. Этот процесс является простейшим актом рефлексии: сознание анализирует свои ощущения, чтобы выделить в них предмет и сопоставить их понятию, ибо сама по себе система логических связей имеет иную природу, чем сам предмет. Механизм такого анализа мы рассмотрим чуть ниже.
Коннекция
Кроме конъюнкции и дизъюнкции, существует процедура коннекции. С точки зрения формальной логики, она идентична дизъюнкции, но направлена в противоположную сторону. На процедуре коннекции строятся классификации и переходы от более частных понятий к более общим. Множество атрибутов, входящие в различные понятия, могут быть схожими, и понятия можно объединить в более общее понятие по этому признаку. Кроме того, понятия можно объединить по тому, как встречаются в жизни предметы, соответствующие им. На этом строится два принципиально разных способа объединения:
Метафора выглядит более эффектно, но такой способ объединения является источником фантастических идей, не имеющих под собой реальной почвы. Это связано с тем, что структура понятия сформирована человеческим рассудком и потому условна по отношению к предмету. Метонимия более «научна», но лишена внешней эффектности, которой обладает метафора. Например, искусство как таковое является метафорой, так как строится на общем атрибуте – передаче интегральных состояний. Метонимия в этой области – это, например, объединение всех форм написания текста. Любое исследование связано с исследованием частного объекта и перенесением открытых закономерностей на общее понятие. Если принимать метонимию за метафору, т.е. рассматривать набор атрибутов, относящихся к различным вещам, случайно совпавшим с общим понятием, как атрибуты общего понятия, это может приводить к неправильной оценке ситуации. На этом эффекте обычно основываются анекдоты.
Ярким примером подмены метонимии метафорой является один случай из моей жизни. Во время моей военной службы в академии мы ездили на кладбище хоронить сотрудницу нашей кафедры. Назад в академию мы возвращались на машине, но оказалось, что тот офицер, который ее вел, собирался ехать в другое место. Поэтому мы по дороге завернули во двор, где стояла машина другого офицера, пересели в нее и поехали в академию. Со стороны это выглядело так: во двор заехала машина, из нее вышли четыре офицера, пересели в другую машину и уехали. Увидев это со стороны, можно было бы сделать следующий вывод: видимо, эти офицеры выполняют ответственное спецзадание, и для того чтобы не попасться противнику, им необходимо регулярно менять средство передвижения. Собственно метонимия заключалась в том, что военная форма на нас никак не была связана с тем, что, заехав во двор, мы пересели из одной машины в другую. Но мышление склонно объединять эти факты метафорой, в итоге приходя к ложному выводу.
Код
Информация – это существование предмета в форме, не свойственной его природе. Информация бывает двух типов:
Условность понятий по отношению к реальности связана с тем, что структурные связи в сознании являются способом кодирования информации. Язык является наиболее распространенным средством кодирования. Сознание способно кодировать как качественные признаки, которые позволяют подвести предметы под отдельные понятия, так и количественные параметры, позволяющие сравнивать оттенки ощущений. С кодированием неразрывно связано понятие культурно обусловленного: культура в том понимании, которое мы используем, является областью действия определенного кода. Культура может быть шире, чем область распространения того или иного языка благодаря существованию переводов, а может быть уже в результате непонимания одной прослойки общества другой. В принципе, существует несколько сотен определения культуры, и именно поэтому определение культуры как области действия определенной системы кодов вполне правомерно.
Код состоит из двух частей:
Если речь идет о некотором тексте, то сам по себе текст является означающим, а то, о чем он – означаемым.
Внешняя эффектность метафор по сравнению с метонимиями связана с таким феноменом, как прибавочная стоимость кода. Суть этого феномена заключается в том, что в рамках определенной культуры имеется память о некотором прецеденте, который делает связанный с ним код более значимым, чем то, что он непосредственно обозначает. Например, после Второй Мировой войны в Германии долгое время никто не называл мальчиков именем Адольф. Имя является означающим для человека, и родители не хотели связывать с человеком дополнительную информацию, которую несло в себе имя, так как эта информация была связана с негативными переживаниями.
Фантазм
Кроме прецедента, прибавочную стоимость кода может давать наслаждение, если оно происходит от высвобождения фантазма. Механизм этого заключается в том, что в ходе индивидуального развития человек получает ряд психотравм, каждая из которых формирует подавленные желания, которые не осознаются им, но влияют на поведение. Часть психотравм является сугубо индивидуальной, а через остальные прошли многие, если не все. Например, в раннем детстве ребенок не способен осознать, что мать, на время покидающая его, удаляется, ему кажется, что она исчезла и никогда не вернется. Для ребенка мать – это воплощение идеи блага. Впоследствии эта травма, вытесненная в подсознание, формирует у человека стремление к поискам смысла жизни или любого другого суррогата, или симулякра идеи блага, в то время как благо – это просто определенное эмоциональное переживание. Различные коды, отсылающие к благу, имеют прибавочную стоимость за счет того, что в подсознании человека находится фантазм, который высвобождается при переживании соответствующего модуса сознания.
Привлекательность метафоры связана с тем, что страх за свою жизнь формирует компульсивный фантазм, который требует, чтобы мир был логично устроен и разложен по полочкам. Но если все время эксплуатировать одну и ту же метафору, она становится банальной и в истории остается анонимно. Таким образом, она отмежевывается от каждого произведения, которое строит на ней свой эффект, и все такие произведения теряются в однообразной множественности. Рефлексия над компульсивным фантазмом приводит к его отрицанию, в результате чего метафоры вместо шаблонного удовольствия вызывают отвращение. Такое же отвращение могут вызывать бинарные оппозиции у тех, кто является адептом строгой истины, не подлежащей формализации и упрощению. Особенно это актуально при попытках описать работу сознания. Если в эпоху классической философии считалось, что истина в красивых схемах, описывающих работу сознания, а множественность ощущений тривиальна и несущественна, то теперь стало ясно, что все наоборот: схемы работы сознания, построенные на метафорах и бинарных оппозициях – это продукт работы фантазмов, а подлинная реальность рассыпается на множество ощущений, ускользающих от осознания. Устойчивость этих схем объясняется не их правильностью, а желанием того, чтобы они оказались правильными, которое в свою очередь восходит к компульсивному фантазму. Гораздо приятнее смотреть на мир сквозь призму фантазмов, чем окунуться в зыбкую реальность.
Кроме метафорического построения произведения и чувства благости, на фантазмах основаны и другие эффекты, которые менее распространены в силу меньшей распространенности соответствующих фантазмов. Такие эффекты связаны со сладчайшими означаемыми. Когда автор пишет о том, что связано с его фантазмом, он сам находится в состоянии эйфории от его высвобождения, и его экспрессия выглядит искренне. Для носителей того же фантазма продукт его творчества воспринимается как шедевр (но недолго, так как это несложно воспроизвести и низвести в ранг банального), а другие будут испытывать отвращение к чужому наслаждению. Это отвращение базируется на том, что субъект видит, что кто-то другой наслаждается, но объект наслаждения ему чужд. Похожую реакцию вызывает обратное соотношение, когда другой испытывает наслаждение более высокого порядка от того, что субъекту отвращения непонятно. Примером может послужить ситуация, когда обыватель советует интеллектуалу «жить проще». Но интеллектуал познал более высокий порядок наслаждения, чем обыватель, и те удовольствия, которых хватает обывателю, его не устраивают, ему нужно нечто большее. Интеллектуал не испытывает отвращения, так как желания обывателя ему понятны; но трагизм его ситуации в том, что он не может объяснить обывателю свои запросы, так как последний не обладает необходимым для этого опытом сознания. Эта ситуация была удачно обыграна в фильме «Девятая рота», когда художник, пришедший в армию, пытается объяснить товарищам свои мотивы (нет ничего прекраснее оружия), но они принципиально не могут его понять.
Отметим, что наслаждение сладчайшим означаемым является именно наслаждением, а не удовольствием, так как объект превосходит возможности сознания его представить, но связано это не с новизной кода, а с запретностью, входящей в структуру фантазма. Однако с позиции изысканного наслаждения новизной кода наслаждение высвобождением фантазма не менее отвратительно, чем примитивные удовольствия обывателя. Высвобождение фантазма, по сути, представляет собой удовлетворение запретных желаний легитимным способом. Именно запрет придает их коду прибавочную стоимость, а не содержание. Более того, простые желания со стороны не вызывают отвращения, так как они при удовлетворении не дают наслаждения, а только удовольствие. Так как эта прибавочная стоимость достается как бы даром, она не куплена ни страданием людей во время прецедента, ни сложностью нетривиальной задачи, наслаждение воспринимается как греховное. Понимание греха не исчерпывается кодом самоосуждения, а связано с легким путем получения избыточного удовольствия, который развращает, заставляя остановиться на одном сладчайшем означаемом, которое не дает развиваться дальше.
Уровень рефлексии
Как было сказано выше, простейший акт рефлексии – это подбор понятия к наличному предмету. Он включает в себя распознавание свойств предмета, поиск кодов для этих свойств и собственно сопоставление полученной системы кодов с эталоном, содержащимся в понятии предмета. Рефлексия включается в тот момент, когда необходимо проанализировать предмет, есть ли в нем искомые свойства. Сознание посылает своим чувствам запрос на конкретный диапазон ощущений, связанных с предметом, и ждет их отклика. Однако анализ своих ощущений, связанных с внешним предметом, сознание подает как анализ внешнего предмета, и поэтому момент рефлексии, когда ощущения сравниваются с кодами свойств, происходит неосознанно. Поэтому обычно при рассмотрении феномена рефлексии этот опыт сознания опускают.
Первый опыт подлинной рефлексии заключается в том, что сознание начинает мыслить себя как воспринимающее сознание, отдавая себе отчет, что то, что оно считало воспринимаемым предметом, на самом деле дано ему как ощущения, приходящие от органов чувств. Отсюда рождается сомнение в том, что внешний мир существует, и знаменитый тезис Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую». Этот опыт рефлексии положил начало идеализму, который основан на постулате «Есть я и, возможно, есть предметы». Наиболее значительным проектом по борьбе с недоказуемостью внешнего мира стала работа И. Канта «Критика чистого разума». В этой книге Кант пытается дать всесторонний обзор принципов работы ума, но сам проект таит в себе изъян.
Дело в том, что единственным инструментом исследования работы ума является сам ум. Поэтому если идти по этому пути, можно строить все более и более точные модели сознания, которые никогда не будут окончательными, так как невозможно исключить влияние инструмента исследования на исследуемый объект, так они совпадают. Конец этому попытался положить Гегель, предложивший концепцию «несчастного сознания», которое пытается рефлексировать, но это приводит только к разрыву в нем. Этот разрыв создает напряжение, из которого сознание не может выйти, оставаясь в опыте чистой рефлексии, и которое разрешается выходом к различным формам общественного сознания. Общественное сознание пытается найти себя в различных проектах, но все время проваливается, так как чистое самосознание пусто, но мнит себя чем-то полным. По-видимому, эта идея Гегеля оставалась непонятой более ста лет, пока Кожев не прочитал «Феноменологию духа» в русле современной ему философии экзистенциализма и не создал свой семинар, посвященный изучению упущенной доли гегелевского наследия.
Итогом этого семинара стало учение Ж. Лакана о сладчайшем означаемом, кратко рассмотренное выше. Даже такое фундаментальное для философии понятие, как «я», у Лакана стало результатом психического опыта, который получает ребенок в определенный момент развития, которую Лакан назвал «стадией зеркала». Речь идет о том, что функция «я» в сознании свойственна только человеку, и впервые это обнаруживается, когда ребенок узнает себя в зеркальном отражении. Ученик Лакана Ж. Делёз пошел дальше и предложил модель мышления, которая учитывает возможные способы мышления в качестве своих переменных. Эта процедура имеет место каждый раз, когда мы переходим на более высокий уровень рефлексии. Делёз рассматривал философию как процесс производства концептов – понятий, которые сложно структурированы и связаны с другими понятиями различными категориальными связями. Все концепты лежат в плане имманенции – это область того, что считается доступным для концептов, некоторая аксиоматика, которая сама не сформулирована, но определяет принципы, по которым формулируются концепты. Как только отдельные аксиомы, на которые опирается мышление, сформулированы, они из того, что составляет план имманенции, переходят в разряд концептов. План имманенции – это всегда предел, к которому стремится ясность мысли, но так и не достигает его. Он меняется со сменой философской парадигмы, и все великие философы расширяли план имманенции своими концептами. Ближе всего к чистому плану имманенции подошел Спиноза, создавший учение, согласно которому все наличные вещи являются модусами единой субстанции.
Этот краткий обзор позволяет понять, что сама рефлексия не является привилегированным концептом и лежит в том же плане имманенции, что и структуры в сознании, которые она наблюдает. Сложно представить себе более высокий уровень рефлексии, разрешающий проблему «несчастного сознания», используя его собственные ресурсы.
Дискурс
Наиболее частый объект приложения уровня рефлексии – это дискурс. Этот объект можно определить как течение в мысли. Любой конкретный дискурс вертится вокруг определенного набора означаемых, зачастую являющихся сладчайшими для соответствующего круга людей. Кроме означаемых, дискурс обладает некоторыми устойчивыми характеристиками означающих, например, стилем, в котором принято говорить о тех или иных вещах. В качестве характеристик дискурса часто выступают наиболее типичные приемы мышления, используемые при работе с определенными означаемыми, а также аксиомы постулаты, которые в разных дискурсах могут противоречить друг другу.
Человек с высоким уровнем рефлексии, сталкиваясь с текстом, способен по набору характерных признаков определить, какой дискурс представляет этот текст. Если дискурс базируется на сладчайшем означаемом, то полезной информации в тексте обычно мало: это текст, сделанный ради того, чтобы приносить наслаждение носителю соответствующего фантазма. Если автор текста действительно находится в этом дискурсе, то он будет писать это искренне; в противном случае он намеренно спекулирует на определенных фантазмах в корыстных целях. Если же автор имеет высокий уровень рефлексии, он способен воспроизводить дискурсы, не привязываясь к ним. В этом случае текст получается многоплановым: если использованные дискурсы связаны с фантазмами наивного читателя, то последний сможет воспринимать их собственный заряд наслаждения, но у проницательного читателя это не будет вызывать отвращения, так как он смотрит на дискурсы «сверху» вместе с автором. Таким способом написания литературных произведений славился Ф.М.Достоевский.
Любой дискурс имеет свой план имманенции, который заужен по сравнению с тем, который имеется в современной общей картине мира. Если изнутри дискурса он воспринимается именно как план имманенции, то с точки зрения современной философии, он является набором концептов, за которыми стоит либо уже изученный набор фантазмов, либо некоторая корыстная цель. Теоретически возможна ситуация, что дискурс создается в корыстных целях, но спекулирует на фантазме, но практически это маловероятно, так как все возможные фантазмы человеческое общество если не отрефлексировало, то, по крайней мере, пережило, и все связанные с ними дискурсы уже существуют. Дианетика спекулирует на том, что было известно до нее. Таким образом, дискурс лежит между отдельным концептом и планом имманенции.
Бинарные оппозиции
Уже упомянутый выше способ упрощения структуры понятий, как и метафорическое объединение, также таит в себе опасность привести к ложным выводам, и поэтому часто критикуется в современной философии. Современная философия отрицает не бинарность человеческого мышления. Она указывает на то, что очень часто бинарность используется неправильно, но люди упорно продолжают это делать вследствие текстуального желания. Впервые этот вопрос был затронут еще в «Критике чистого разума». Кант обращал внимание на то, что в отличие от формальной логики, занимающейся исключительно соотношениями между понятиями и операциями над этими соотношениями, трансцендентальная логика учитывает отношение этих понятий и операций к реальности. Он подразделял суждения на утвердительные, отрицательные и бесконечные. С точки зрения формальной логики, утвердительные и бесконечные суждения совпадают. Но с точки зрения трансцендентальной логики это не так.
Бинарное мышление, претендующее на большее, чем ему положено, выглядит следующим образом. Сознание берет два предиката и ставит их в оппозицию друг другу. В результате отрицание одного предиката автоматически превращается в утверждение другого, и отрицательное суждение по смыслу становится эквивалентом утвердительного с измененным предикатом, в то время как подобная инверсия в общем случае должна давать бесконечное суждение. Наиболее характерным примером такой оппозиции является суждение «кто не с нами, тот против нас». Современные философы знают об этом притязании мышления и разоблачают его там, где это необходимо.
Итог
Для того чтобы упросить дальнейший путь, необходимо сразу постичь сложное, чтобы оно перестало быть препятствием и превратилось в орудие. Приведенный обзор достижений современной философии открывает новые пути для традиционализма, несмотря на то, что к ней он враждебен. Для того чтобы сделать следующий шаг, необходимо сбросить с себя шоры фантазмов, и, осознав, что для тебя является самым ценным, защищать это, не взирая ни на какие преграды. Пока подноготная сладчайшего не познана, все попытки сопротивляться ее деконструкции – не более чем рессентимент, активность, спровоцированная бессильной завистью. Только встретившись с самим собой и с травмами, породившими фантазмы, человек проходит ту инициацию, которая сделает его искренним борцом за свое дело. Самый страшный опыт – это опыт признания своего сладчайшего. Подлинный традиционалист, пройдя через него, сможет дать отпор современному нигилизму, воспользовавшись его же оружием.