Русский дух – это система осей, которые изнутри русской культуры воспринимаются как культурно обусловленные, а извне – как стилевые. Само возникновение ностальгии по русскому духу говорит о том, что он утрачен, и мы узнаем его оси лишь в редких проявлениях. Культуру русских по большей части заполнило то, что чуждо русскому духу, и его появление воспринимается как стиль. Это парадоксально: русскому человеку оси русского же духа предстают как стилевые.
На самом деле ситуация еще серьезнее. Немногих проявление русского духа радует. В нормальной ситуации стилевые оси различных русских авторов должны сочетаться с осями русского духа. В настоящей ситуации этого сочетания практически нет. Те, кому еще дорог русский дух, вынуждены довольствоваться только его наиболее шаблонными осями, одними и теми же у разных авторов. А все остальные, ангажированные космополитической пропагандой, боятся осей русского духа как огня и воспринимают их как вторичность, заметную по знакомым приемам. Это связано с тем, что западная идеология ориентирована не на счастье, а на успех, и то, что создано при участии русского духа, не удовлетворяет критериям, предъявляемым западными канонами.
Русские люди живут в чужой культуре. Русская культура занимает лишь малую часть их духовной жизни. Надежду вселяет лишь то, что многие авторы, для которых русский дух служит основой творчества, обладают яркой индивидуальностью. Такова, например, певица Евгения Смольянинова.
Понятие ностальгии связано с утраченным объектом. Утрата означает, что пока объект был, субъект его не замечал, и лишь потеряв его, понял, что без него хуже. Утрата культурно обусловленных осей привела к опустошению восприятия действительности. Внешнее представление о западной культуре вторично и не может их заменить. Коммунисты, разрушив монархический строй, сохранили русский дух. Либералы, служащие идеологии успеха, подрубили русскую культуру на корню. Страшны не сами западные культуры, страшна подмена русского духа их суррогатом.
Структура феномена ностальгии тесно связана с понятием дистанции. Дистанция представляет собой функциональный модус памяти, отражающий временное удаление объекта воспоминаний. Свежие воспоминания хранятся в памяти с большим количеством деталей, и чем больше проходит времени, тем менее заметными эти детали становятся, сохраняется лишь общее впечатление. Все модусы сознания, входящие в общее впечатление, под воздействием дистанции размываются. Так как русский дух представляет собой систему осей, а не конкретное интегральное состояние, сам по себе храниться в памяти он не может. Хранятся конкретные образы, связанные со своими интегральными состояниями, построенными на его осях. Благодаря устойчивости интегрального состояния, дистанция не нарушает его целостности, когда оно затрагивает лишь небольшую часть модусов сознания. Недостаточность деталей снижает чистоту интегрирования, и при воспоминании о русском духе возникают лишь некоторые модусы сознания, необходимы для построения интегрального состояния на его осях. Однако, этих модусов достаточно для того, чтобы заметить начало формирования русского духа.
Стремление вернуться к тем стилевым осям, которые уже знакомы, связано с потребностью в безопасности. Вырванность из русского духа опустошает, ибо он был привычен и незаметен. Воспоминание об интегральном состоянии воспроизводит его, но получению наслаждения препятствует активная роль сознания: для возникновения чувства наслаждения необходимо, чтобы вызванное интегральное состояния превосходило то, что человек может себе представить. Кроме того, дистанция обедняет образ, он становится примитивным, и при постоянном прокручивании надоедает. В стремлении к привычному состоянию субъект все время вызывает образ из памяти, но это не приносит удовлетворения. Лишь появление модусов материала, организованных осями русского духа, может разорвать этот порочный круг.
Достаточно обратить внимание на то, какая музыка звучит в общественных местах, чтобы понять, насколько утрачен русский дух. Так как именно альтернативщина является наиболее глубоким рессентиментом по отношению к подлинному искусству, большой интерес представляет такое широко распространенное в последнее время музыкальное направление, как рэп.
Рэп уходит корнями в вудуистическую традицию, причем из всех популярных направлений он в наибольшей степени связан с негритянской культурой. Рэп – это один из самых «демократичных» стилей в смысле минимальных требований к мастерству: для того чтобы читать рэп, не нужно даже уметь петь, для того чтобы написать аккомпанемент, не нужно ни на чем играть. Приемы вудуистической традиции, широко применяемые в рэпе, способствуют его приемлемому восприятию. Но так как большая часть воздействия базируется на них, он рассчитан на крайне примитивное сознание.
Исходно вудуистическая традиция основана на ритуальной африканской музыке. Если вспомнить принцип легитимности творчества в модусе долженствования, то может показаться, что рэп не подлежит критической оценке, но это не так. Рэп – это не продукция дикого народа. Это продукт одержимых рессентиментом жертв цивилизации. Вооруженные идеологией успеха американцы нашли способ оттеснить негров в резервации. Сознание жителей негритянских гетто питалось продуктами американской культуры, а обида жаждала выхода. Поэтому рэп не опирался на живой быт, лежавший в основе вудуистической традиции, а только использовал ее приемы, так как рассчитан был на людей с примитивным сознанием. В отличие от рэпа, русский дух основан на живом быте, что определяет его подлинность.
Это ни в коем случае не значит, что истинный русский патриот должен агрессивно вести себя по отношению к неграм, читающим рэп. Страшен для русского духа не негритянский рэп – в конце концов, это их культура, по отношению к которой цивилизованный человек, если она ему не нравится, должен держать дистанцию, а не стремится уничтожить. Страшен русский рэп, когда люди более интеллектуальной расы заражаются чуждыми осями и производят вторичный подукт. Подражание тому, что заведомо более примитивно, безжалостно разрушает остатки русского духа. Когда русский дух лишь использует приемы рэпа как инструмент, он не обедняет себя. Но когда русский автор стремится влиться в чуждый его национальному духу жанр, он становится вдвойне примитивным из-за вторичности безотносительно известности чужих стилевых осей.
Одной из важнейших причин утраты русского духа стала западная идеология либерализма. Она позиционирует себя как идеология, призванная примирить разные позиции и научить своих последователей толерантности. Но она не может по этому же принципу воздействовать сама на себя. В результате либерализм призывает всех к толерантности, но сам ни к чему не толерантен. Он, например, требует от церкви толерантности по отношению к сексуальным меньшинствам, но при этом не проявляет никакой толерантности по отношению к самой церкви и ее нормам. Надо сказать, что само понятие толерантности в либерализме существенно искажено: исходно толерантность – это устойчивость, проявляющаяся в определенных пределах действия некоторого фактора, уровень которого выходит из зоны оптимума. В этом смысле толерантность по отношению к рэпу как раз означает сохранение дистанции, которая позволяет не нападать на чужую культуру только из чувства эстетического отвращения, а также способствует защите русского духа от ее разлагающего влияния. Либерализм опошляет понятие толерантности, понимая под ним попустительство. Он становится подобен идеологии панков, которая из двух зол всегда выбирает большее, чтобы угодить своему рессентименту. Почему предпочтение должно отдаваться тому, что заведомо порочно? Ведь чтобы показать порочность однополых браков, даже не нужно апеллировать к абстракциям и трансцендентному знанию: пропаганда однополых отношений губительна для самовоспроизводства общества. Отрицая высший порядок, непоколебимость моральных норм, либерализм служит культуртрегерам, зарабатывающим на чужих пороках. Порожденный рынком, он превратился в идеологию, в которой рынок стал самоцелью, пожирающей человеческое счастье.
Бороться с либерализмом очень сложно, так как у руля общества стоят те, кто дорвался до него, те, чья психология позволяет им добиваться выгоды в любых условиях. В настоящее время они наживаются на чужих пороках, и этот процесс зашел слишком далеко. Остановить его можно, только создав такие условия, когда наживаться на чужих пороках станет невыгодно. Но те, кто стоит у руля общества, примут все возможные меры для того, чтобы этого не произошло, и они знают, что они должны для этого сделать. Даже если удастся изменить ситуацию, это не значит, что они не начнут наживаться на чем-то более страшном. Вместо того чтобы способствовать общедоступности разного, либерализм в массовом порядке пропагандирует единый порочный принцип, чтобы создать у населения такое впечатление, что кроме него ничего другого нет.
Для того чтобы победить либерализм, нужен подлииный герой. Гегелевский герой – это могущественный самостоятельный индивидуум. Гумилев предлагал сложную схему, разделяющую людей на категории по двум параметрам: пассионарность и атрактивность. Но появлению героя препятствуют различные спекуляции, которые позволяют поднять над толпой не тех, кто мог бы изменить ситуацию. Чаще всего эти спекуляции основываются на дихотомиях: две дихотомии, объединенные философской метафорой, удобны для идеологической ангажированности. Поэтому необходимо рассмотреть дихотомическую систему, чтобы разоблачить спекуляции, которые могут быть на ней основаны.
Главнейшим критерием могущества является воля. Согласно теории синхронизации, воля имеет две стороны: интровертная сторона отвечает за направление воли, а экстравертная – за силу. В зависимости от типа личности, воля может находиться в одном из трех состояний: преобладает интровертная функция, экстравертная подавлена в бессознательное; преобладает экстравертная функция, интровертная подавлена в бессознательное; обе функции синхронизированы друг с другом, и воля функционирует наиболее эффективно. В соответствии с этой схемой можно выделить три типа людей:
Либерализму невыгоден герой, поэтому средствами западной интеллектуальной традиции он стремится опустить его до уровня мечтателя. Либеральное общество делает обыватель-приспособленец, для которого идеология стремится сделать комфортную среду. Западный интеллектуал считает высшим звеном именно его. Это обеспечивает легитимацию либеральной идеологии успеха, когда потребитель, на котором наживаются, рассматривается как человек второго сорта. Потребитель – это такой же обыватель, которому необходимо внушить, что все, что выше – это удел убогих. Если человек начинает задумываться о высоких материях, даже при высоком потенциале, его нужно убедить в том, что на это не стоит тратить силы, чтобы он не занялся тем, что опасно для либерализма. Либеральный мир – это громадная система многоуровневого маркетинга, в которой все одержимы стремлением к успеху, который приносит доход тем, кто уже находится у вершины пирамиды.
Для русского духа, напротив, характерно возвеличивание мечтателя до уровня героя: великие поэты были совестью Руси. Русский богатырь – это не нордический герой, напоминающий абстрактный символ успеха, а добрый, душевный человек. Именно в России широко распространен феномен интеллигенции. Русский интеллигент страдает от чувства греха из-за невозможности помочь своему народу, ибо он мечтатель, а не герой. Русский поэт переносит свою боль на персонажа, который страдает во имя сохранения русского духа. Подлинный герой должен прикинуться предприимчивым пронырой, чтобы приблизиться к вершине пирамиды и только после этого он сможет разрушить ее. Но это упирается в следующую проблему: пока человек добьется высокого положения, его дух, скорее всего, будет разрушен, и он продолжит работать на Пирамиду.
Встает извечный русский вопрос: что делать? Если для успешного развития общества необходимы жесткие рамки, которые могут быть заданы религией, мы сталкиваемся с тем, что Русская Православная Церковь (РПЦ) утратила свою легитимность. Введение основ православной культуры (ОПК) в школах вызвало резкое неприятие со стороны населения, так как под видом культурологического обзора школьникам навязывается православное учение под видом истины. В современных условиях такой подход, несмотря на то, что он мог бы способствовать возрождению русского духа, может возыметь только противоположное действие. Отрицательное отношение к ОПК связано с тем, что РПЦ своей деятельностью дискредитировало православие. Широко распространен образ попа-телохранителя нового русского. Само название «РПЦ» разоблачает лицемерие мракобесов: Православие основано на учении Христа, но в названии он не упоминается. Культура, по Бердяеву, в отличие от цивилизации, строится на религии, но что может сделать религиозная конфессия, если уже ее название апеллирует к сложившейся культуре? Для сравнения возьмем название «Свидетели Иеговы»: оно содержит имя Бога, что указывает на правильное позиционирование себя. Но это американская секта, которая не сможет спасти русский дух.
Религия представляет собой психотехнику, направленную на повышение духовности. Духовность – это внутренний стержень, благодаря которому человек следует жестким моральным принципам, необходимым для всеобщего блага. Религия основана на наборе догм, в которые нужно верить, чтобы психотехника работала. Но западная традиция разоблачения, приводящая к пониманию механизма религии, фактически уничтожает ее. Разоблачительный пафос сам по себе достаточно эффективен в том смысле, что может использоваться для спекуляции на осознании факта и дешевой подлинности. В условиях века информации человек может поверить лишь в некое абстрактное Высшее Существо, но не в конкретные догмы, устоявшиеся в культуре. Поэтому решение религиозного вопроса состоит в том, на что западная интеллектуальная традиция нападает особенно охотно: в метафизике. Именно метафизические корни традиция подозрения разоблачает особенно яростно. Но философия, интересная только философам, совершенно не легитимна. Чтобы иметь выход вовне, философия должна повернуться лицом к народу, который ждет от нее изящных конструкций, в которых все друг другу соответствует. Особенно это важно в связи с тем, что ностальгия включает в себя потребность в безопасности: она требует, чтобы мир был логично организован и разложен по полочкам. Разоблачительный пафос – это болезнь западного академизма, спрятавшегося от проблем духовности в уютной норке сложности. Сложность, порожденная западной интеллектуальной традицией – это отнюдь не глубина. Поэтому у тех, кто основывает этические рамки на новых метафизических схемах, есть преимущество. Они сами могут использовать разоблачительный пафос против того, что служит либерализму. Здесь нужно соблюдать осторожность, так как сам инструмент разоблачения – это интеллект, в развитии которого западная традиция зашла так далеко, что ее уже не перегнать. Более того, попытка перегнать ее чревата тем, что герой, взявшийся за это дело, сам потеряет в себе оси русского духа. Поэтому разоблачению подлежат не столько отдельные концепции, сколько общий подход и плоды этих концепций. Это не так сложно: в странах с самым высоким уровнем жизни самый высокий процент самоубийств среди подростков.